М.В. Данилович, БГУ
ШОС представляет собой весьма интересную для анализа международную структуру, изначально объединившую Китайскую Народную Республику и Российскую Федерацию со стратегически важными для них государствами Центральноазиатского региона. Официально заявленная как организация с широким спектром целей, задач и направлений сотрудничества, она, на первый взгляд, представляет собой крайне амбициозный проект начала XXI в. Для адекватной оценки данной структуры необходимо попытаться восстановить изначальный смысл, который государства-члены вкладывали в ШОС при ее создании и проследить изменения их подходов к деятельности организации по мере ее становления и развития. При этом представляется целесообразным сосредоточиться на интересах и позициях в ШОС двух влиятельных акторов международных отношений − Китая и России, в значительной степени определивших направление эволюции ШОС. В данной главе представлен сравнительный анализ подходов КНР и РФ к деятельности организации с учетом их официальных позиций, мотивации, совпадения и расхождения их национальных интересов, а также с учетом различных оценок ШОС в экспертных сообществах обоих государств. Позиции китайской и российской сторон изложены в форме их сравнительного анализа в ключевые, по мнению автора, периоды формирования и развития организации.
2.1.Предпосылки создания ШОС: Китай и Россия в конце 1990-х гг. – 2001 г.
2.1.1. Китайский подход
В КНР развитие инициативы сотрудничества в формате «шанхайской пятерки» происходило на фоне активизации многосторонней дипломатии. Предложенный Дэн Сяопином внешнеполитический принцип «держаться в тени» являлся ключевым в первой половине 1990-х гг. − в ситуации, которую китайские эксперты характеризовали формулой расстановки сил «одна супердержава и множество сильных государств». Во второй половине десятилетия формула звучала более категорично: «усиление супердержавы и ослабление сильных государств». В таких условиях развитие экономики и растущая зависимость от импорта нефти, ситуация в ближнем зарубежье и, в частности, угроза безопасности китайского северо- запада в контексте развития афганского конфликта и захвата власти в Афганистане талибами, привели к тому, что «нахождение в тени» уже не могло гарантировать полной безопасности китайского государства. Руководство страны встало перед проблемой легитимации участия КНР в новых внешнеполитических проектах. Подобный шаг был официально сделан на XV съезде КПК в 1997 г., провозгласившем КНР «ответственной державой». Эта новая международная роль Китая, по мнению эксперта китайской Академии общественных наук Цзян И, означала его растущее «стремление участвовать в сохранении международной и региональной стабильности». С учетом проблемы модернизации вооруженных сил и необходимости сосредоточить усилия на приоритетном юго-восточном направлении для решения проблемы «единого Китая», КНР, добившись договорного оформления снятия «угрозы с севера» в 1996–1997 гг., инициировала дальнейшее развитие сотрудничества в формате «шанхайской пятерки». Возможности КНР самостоятельно решить нараставшую проблему безопасности северо-запада были ограничены. Именно в подобном контексте имела место активизация многосторонней дипломатии КНР в центральноазиатском направлении. Идеологически она соответствовала таким официальным партийным установкам, как «развитие КНР неотрывно от мира» и «Китай нуждается в благоприятных международных условиях на своих границах». Акцент китайского руководства на совместном решении проблем безопасности был впервые представлен в марте 1997 г. на региональном форуме АСЕАН в форме «новой концепции безопасности» (НКБ). По мнению эксперта китайского Национального университета обороны Хуан Ичжэ, НКБ представляет собой воплощение китайской идеи «нового регионализма» − синтеза уважения суверенитета, комплексной (политической, экономической и военной) безопасности и сотрудничества на основе принципов взаимного доверия, взаимной выгоды, равенства и координации действий. При этом теоретически сотрудничество в области безопасности признавалось возможным при соблюдении трех условий: ненаправленности против третьей стороны, невмешательства во внутренние дела и ослабления влияния идеологий сторон. В отличие от «классического» регионализма, «новый регионализм» объединял страны с различными политическими системами, традициями и ценностями и был основан на практических интересах сотрудничающих стран, в первую очередь, в области торгово-экономических, а не военно-политических отношений. Таким образом, в предлагавшуюся КНР формулу внешнеполитического сотрудничества изначально закладывался элемент прагматических связей внеблокового характера, сконцентрированных на взаимной выгоде и экономических интересах.
Упомянутые принципы НКБ (взаимное доверие, взаимная выгода, равенство и сотрудничество) были включены в российско-китайскую совместную декларацию о многополярном мире и формировании нового международного порядка уже в апреле 1997 г., причем в документ было отдельно внесено положение о ненаправленности межгосударственного сотрудничества против третьих стран. В этом непременном условии китайская сторона была крайне заинтересована в ситуации мирового доминирования США. Впоследствии к ненаправленности против третьих стран и другим принципам НКБ «шанхайская пятерка» обращалась ежегодно, вплоть до их официального внесения в уставные документы ШОС. В то же время, КНР совместно с другими участниками «пятерки» в принятой за год до создания ШОС Душанбинской декларации выступила также «против вмешательства во внутренние дела других государств, в том числе под предлогом «гуманитарной интервенции» и «защиты прав человека». Позиция китайской стороны становилась все более определенной в условиях активизации политики силы единственной мировой сверхдержавы, резкого ухудшения китайско-американских отношений после бомбардировки посольства КНР в Белграде и очередного обострения тайваньской проблемы в 1999 г. Таким образом, оформленное на встречах «пятерки» сотрудничество на основе предложенных китайской стороной идеологических принципов для КНР было обусловлено, во- первых, общими проблемами региональной безопасности, а также, хотя и в несколько меньшей степени, американским фактором. Анализируя работы китайских исследователей-международников, можно выделить следующие отмечавшиеся ими практические задачи КНР при создании ШОС: − сдерживание сепаратистских сил «Восточного Туркестана» (Чжао Хуашэн, Син Гуанчэн); − обеспечение такого уровня безопасности, при котором Центральная Азия являлась бы надежным тылом КНР в решении проблемы юго-востока (Чжао Хуашэн); − развитие многоплановых экономических отношений (торговля, энергетическое сотрудничество в целях импорта энергоресурсов) (Чжао Хуашэн, Пань Гуан, Син Гуанчэн); − упрочение роли «ответственной державы» и снятие так называемой «китайской угрозы» в соседних государствах (Цзян И); − увеличение влияния на международной арене, усиление возможностей контроля ситуации в Центральной Азии, уменьшение возможностей влияния сверхдержавы в регионе (Чжао Хуашэн, Цзян И); − достижение стратегического согласия между КНР и РФ в Центральной Азии, признание интересов друг друга в регионе и установление отношений стратегического сотрудничества (Чжао Хуашэн, Цзян И). Что касается последней из перечисленных задач, то стоит заметить, что в экспертных кругах КНР широко распространено мнение о восприятии Центральной Азии Россией как зоны своих собственных интересов и об отнесении ее к российской сфере влияния. Профессор Чжао Хуашэн в одной из последних опубликованных работ по проблематике ШОС признает, что изначально камнем преткновения для развития китайско- российского сотрудничества в регионе могла стать «реакция России на действия КНР», пришедшей на «традиционно российскую территорию». В пользу ШОС им высказывается мнение о том, что без новой структуры сотрудничества у РФ и КНР накапливались бы недоверие и взаимные подозрения, оба государства, «двигаясь схожими путями» (имеется в виду, в первую очередь, расширение экономического присутствия КНР в Центральной Азии), усилили бы опасность возникновения потенциального конфликта. Это означает, что ШОС возникла как механизм «упорядочения и систематизирования возможных противоречий между Китаем и Россией», т.е. как буферная структура, в которой предлагалось координировать действия двух крупных государств в Центральной Азии, где их интересы пересекались. В целом, именно «шанхайский процесс» и последовавшее за ним создание ШОС назван китайскими экспертами «самым успешным результатом многосторонней дипломатии» КНР. Подобная оценка исследователей совпадала с крайне позитивными публикациями в официальной китайской прессе в период оформления ШОС. Прописанный в Декларации о создании ШОС от 15 июня 2001 г. «шанхайский дух» как квинтэссенция идеологического оформления организации был сразу же назван в главном печатном издании КПК «Жэньминь жибао» «воплощением новой модели сотрудничества как партнерства, а не союза», уважения сторон с сохранением их «собственных стратегических интересов», «поиском общностей при сохранении различий». Это означает, что изначально степень интегрированности членов новой организации была невысока.
2.1.2. Российский подход
В отличие от КНР, внешняя политика РФ во второй половине 1990-х гг. претерпела принципиальные изменения по сравнению с первой половиной десятилетия. Поворот от евроатлантизма к континентальности, продвижение к многополюсному миру получили доктринальное оформление после 1996 г., когда министром иностранных дел РФ стал Е. Примаков. Россия вновь обратила внимание на ключевую роль центральноазиатского региона в обеспечении безопасности ее южных рубежей в условиях развития внутриафганского конфликта и потери власти в Кабуле признанного Москвой президента Б. Раббани. Настораживало и развитие крайне важным в геополитическом отношении Узбекистаном отношений «стратегического партнерства» с США. Официальный Ташкент стремился получить гарантии безопасности в случае выхода афганского конфликта на узбекскую территорию и охотно пошел на сближение с США и развернутое участие в программе НАТО «Партнерство ради мира». В России же официально декларированные намерения противостоять «попыткам других государств ограничить ее влияние» и «ослабить ее позиции в <…>Закавказье и Центральной Азии» оказались несостоятельными в условиях азиатского финансового кризиса 1997 г., падения цен на энергоносители и ослабления фондовой, валютной бирж и рынка облигаций, увенчавшихся августовским дефолтом 1998 г. Экономическая интеграция в СНГ становилась практически невозможной. Вместе с выходом талибов к северным границам Афганистана и ориентацией Узбекистана, Туркменистана и Кыргызстана на помощь западных партнеров это означало сильнейший вызов для РФ в регионе и в СНГ в целом. Следует отметить, что в отношениях РФ и КНР второй половины 1990- х гг. последовательно прослеживалось стремление сформировать новый, так называемый многополюсный международный порядок как ответ на «новые проявления блоковой политики», попытки «расширения и усиления военных блоков» [НАТО] и тенденции к «установлению примата силы над международным правом». Подобное сближение соответствовало озвученной в декабре 1998 г. «доктрине Примакова»: продвижении к многополярности и желательному формированию треугольника «Москва- Дели-Пекин». Отношения по линии «Москва-Пекин» выстраивались в ситуации, когда Москва не имела достаточного экономического и политического влияния в Центральной Азии, а Пекин − легитимного с точки зрения РФ обоснования расширения своего присутствия в регионе. Москва, для которой вопросы об угрозе дестабилизации региона или заполнения центральноазиатского «вакуума» западными акторами встал крайне остро в условиях российского финансового коллапса, была согласна установить с КНР «правила игры» в Центральной Азии. При этом российские инициативы на саммитах «шанхайской пятерки» имели не идейный, как у КНР, а четкий прикладной характер: в ее интересах было ускорить проведение встреч министров обороны, совещаний глав правоохранительных органов. Это означало, что российские интересы в «пятерке» были нацелены именно на сферу безопасности. После занятия В. Путиным поста российского президента курс на формирование «многополярной системы международных отношений» продолжал оставаться ключевым во внешнеполитической доктрине РФ. Приоритетным направлением внешней политики оставалось СНГ, на пространстве которого в 2000 г. было заявлено новое экономическое объединение ЕврАзЭС. Однако российская экономика не полностью избавилась от последствий кризиса 1998 г., к тому же в условиях ведения второй чеченской кампании говорить о возможностях строго самостоятельного решения проблем безопасности в центральноазиатском регионе было сложно. При этом данные проблемы не теряли своей остроты. В ходе систематических наступлений Исламского Движения Узбекистана (ИДУ) на территорию Кыргызстана и Узбекистана в 1999–2000 гг. ситуация в регионе приближалась к критической точке. «Шанхайская пятерка», к которой в 2000 г. присоединился Узбекистан, могла стать для РФ интересным механизмом для решения вопросов безопасности в Центральной Азии совместно с КНР. При этом по показателям торговли с регионом КНР явно уступала РФ. Принципиальная разница состояла в том, что Россия в данном отношении последовательно теряла позиции в Центральной Азии, а Китай − последовательно их занимала. В описанных условиях согласие на инициированное КНР развитие «шанхайского процесса» выглядело вынужденным шагом. О взгляде РФ на ШОС достаточно четко высказался президент В. Путин на установочном саммите «шестерки» в июне 2001 г.: российская сторона предпочитала рассматривать создававшуюся организацию как «воплощение концепции безопасность через сотрудничество». Через месяц ШОСовский консенсус был официально подтвержден в российско-китайском Договоре о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, заключенном на двадцатилетний срок. РФ и КНР взяли на себя обязательства по «укреплению стабильности, утверждению атмосферы взаимопонимания, доверия и сотрудничества в регионах, прилегающих к их территориям», содействуя «усилиям по созданию в этих регионах соответствующих их реалиям многосторонних механизмов взаимодействия по вопросам безопасности и сотрудничества» (ст.14). «Реалии» центральноазиатского региона на тот момент требовали безотлагательного решения и привели РФ в ШОС.
2.2. КНР и РФ в ШОС: сентябрь 2001−июль 2005 г.
2.2.1. Китайский подход
Как известно, первоочередной целью ШОС стала борьба с нетрадиционными угрозами безопасности или, в китайской терминологии, «тремя злами» − терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом. Это было официально отражено в текстах документов июньского саммита в Шанхае. Летом 2001 г. КНР и РФ окончательно закрепили статус-кво в центральноазиатском регионе, декларировав общую ответственность за поддержание безопасности в нем. При этом Центральная Азия оставалась на периферии западных интересов. Государства «полузабытого» региона, безопасности режимов которого напрямую угрожала ситуация у южных рубежей, сделали выбор в пользу ШОС как механизма поддержания многовекторной политики балансирования между возможным усилением влияния КНР, традиционной ролью России и сотрудничеством с другими странами-акторами. На это обращали внимание и китайские эксперты. К примеру, Цзян И изначально подчеркивал стремление центральноазиатских государств сдерживать роль и КНР, и РФ путем одновременного развития сотрудничества с «западными силами». Однако события осени 2001 г. вызвали коренное изменение ситуации в Центральной Азии. Убийство лидера Северного альянса А. Масуда 9 сентября могло стать началом полной победы движения «Талибан» над альянсом и привести к прямой угрозе всему региону. Нью-Йоркские террористические акты 11 сентября повлекли за собой развертывание антитеррористической операции стран коалиции в Афганистане. В новом контексте фактор американского присутствия в Центральной Азии стал неоспоримой реальностью. Узбекистан и Кыргызстан предоставили американским военным право аренды своих воздушных баз в Карши- Ханабаде, Какайды (Узбекистан) и Манасе (Кыргызстан), Таджикистан – аэропорт в Кулябе. Государства региона не противились использованию своего воздушного пространства американской авиацией. Для ШОС это означало одно: официально закрепленный накануне статус-кво был подорван. Не обладая оформленной юридической базой, в том числе и уставом, а также специализированными структурами по реализации своих основных задач, организация столкнулась с проблемой актуальности своего дальнейшего существования. Реакция КНР в ШОС последовала незамедлительно: еще в сентябре 2001 г. официальный Пекин заявил о важности форсирования институционального оформления и экономического вектора сотрудничества в организации, в дальнейшем акцент КНР на развитии экономических связей в ШОС становился все более выраженным (подробнее см. гл. 5). Стоит отметить и ту непростую ситуацию, в которой Китай оказался после событий 11 сентября. Под влиянием содействия Пакистана, ее традиционного союзника, США в проведении операции «Несокрушимая свобода», улучшения американо-индийских отношений и, самое важное, российско-американского сближения в конце 2001–мае 2002 г., руководство КНР было вынуждено сделать ряд шагов по упреждению возможного изолирования себя соседями и партнерами по ШОС. В ноябре 2002 г. она обратилась к НАТО с запросом о регулярном диалоге для обсуждения общих угроз безопасности и действий НАТО в Центральной Азии. По мнению профессора Линнаньского университета (Сянган) Чан Цзинь Пэна, это означало, что в Пекине серьезно оценили возможность сближения РФ с НАТО. Принципиально новая система безопасности в регионе, ориентированная на США и НАТО, несла в себе угрозу государственным интересам КНР. Об этом свидетельствовал и тот простой факт, что после падения режима талибов КНР полностью сохранила в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР) вооруженные силы, дислоцированные на границе с Афганистаном, Таджикистаном и Пакистаном. Однако, как признает профессор Чжао Хуашэн, именно после событий осени 2001 г. в КНР усилилось понимание значимости своих геополитических интересов в Центральной Азии. Одновременно КНР реалистично подошла к появлению американских сил в регионе, стремясь использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах. Как отмечал директор Центра исследований ШОС Пань Гуан, после встреч председателя КНР Цзян Цземиня с президентом США Дж. Бушем–мл. октябре 2001 г. и феврале 2002 г. была впервые намечена стратегия антитеррористического сотрудничества КНР и США. КНР добилась официального внесения сепаратистского «Движения Восточного Туркестана» (ДВТ) СУАР в список международных террористических организаций. В сентябре 2002 г. в соответствии с указом президента США №13224, все счета «Движения» в американских банках были заморожены. Вполне естественно, что при этом КНР не могла не пойти на ряд уступок американской стороне. В конце 2001 г. была официально разрешена деятельность представительства ФБР при посольстве США в Пекине для поиска в китайских банках возможных источников финансирования террористических группировок. Были приняты новые постановления о прямом контроле Госсовета КНР над компаниями, занимавшимися экспортом ракет и сопряженных технологий. Но в выигрыше осталась именно КНР, для которой деятельность ДВТ представляла серьезную угрозу безопасности еще с начала 1990-х гг. В целом, китайское руководство заняло выжидательную позицию по отношению как к действиям США в Афганистане и затем в Ираке, так и к определению реакции России на них. С учетом новой ситуации, в КНР отдавался ясный отчет в том, что образованной по ее инициативе ШОС «в долгосрочной перспективе будет очень сложно стать центром обеспечения центральноазиатской безопасности, многостороннего сотрудничества и даже просто сплоченной структурой». Шаги официального Пекина в ШОС в рассматриваемый период соответствовали подобному видению ситуации. Его инициативы переключились на торгово-экономическую сферу сотрудничества – развитие транспортно-логистических связей, создание в перспективе зоны свободной торговли, предоставление центральноазиатским государствам льготных кредитов. Постоянно выступая за ускорение оформления правовой базы ШОС и институтов организации (в частности, Секретариата в Пекине, Межбанковского объединения и Делового совета), Китай в военно-политическом измерении ШОС намеренно отдавал пальму первенства России. Реальной возможности и необходимости усиливать свою роль в данном направлении у него не наблюдалось. Однако, по мере усиления влияния Запада и распространения на постсоветском пространстве волны «цветных революций», заложенная в устав ШОС поддержка сложившихся в странах Центральной Азии политических режимов вновь становилась для них привлекательной. Кыргызская «тюльпановая революция» в марте 2005 г. стала первым примером смены власти в государстве-члене ШОС. События в Кыргызстане (в частности, потеря контроля Бишкека над кыргызской частью Ферганской долины − Джелалабадом, Узгеном и Ошем) вызвали обострение ситуации на узбекской части территории Ферганы. Силовое подавление массовых беспорядков в узбекском Андижане в середине мая 2005 г. и отказ властей в разрешении западноевропейским и американским неправительственным организациям провести здесь независимые расследования получили молчаливую и полную поддержку со стороны ШОС. Андижанский вопрос не затрагивался во время визита президента Узбекистана И. Каримова в КНР в конце мая 2005 г. Вполне очевидно, что к 2005 г. гарантии безопасности, предоставленные США Узбекистану после начала афганской кампании, были перевешены угрозой насильственной демократизации страны. Ташкент «вернулся» к странам ШОС, объявил о предоставлении военным силам США 180-дневного срока для их полного вывода со своей территории и был поддержан на четвертом саммите организации в Астане. Призыв к участникам антитеррористической коалиции определиться «с конечными сроками временного использования <…> объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территориях стран-членов ШОС», а также утверждение приоритетности «борьбы с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом на пространстве ШОС своими собственными силами» сигнализировали об очередном изменении ситуации в регионе и достижении казавшейся после осени 2001 г. почти невозможной сплоченности в сфере политического сотрудничества ШОС. В этом отношении новая позиции Узбекистана полностью отвечала интересам КНР: для нее дальнейшие политические потрясения в регионе означали прямую угрозу стабильности ситуации на северо-западе.
2.2.2.Российский подход
События осени 2001 г. первоначально привели к перезагрузке отношений РФ с США и с НАТО. Этот факт был официально закреплен в Совместном заявлении о новых отношениях между Россией и США в ноябре 2001 г. и затем в Совместной декларации о новых стратегических отношениях весной 2002 г. В конце мая 2002 г. был также запущен механизм Совета Россия-НАТО. Спокойная реакция РФ на размещение баз США в Центральной Азии не могла не насторожить КНР. События ставили под вопрос их заявленное стратегическое партнерство и, как следствие, эффективность работы ШОС. В таком контексте институциональное оформление организации происходило крайне медленно, причем, главным образом, благодаря инициативности китайской стороны. Россия же начала укреплять иную структуру по обеспечению региональной безопасности, содействуя преобразованию Договора о коллективной безопасности в ОДКБ в 2002 г. Похолодание отношений РФ с США в свете перспектив иракской кампании и выхода США из Договора по ПРО вызвали дальнейшую активизацию Москвы в области укрепления собственных вооруженных сил и работы ОДКБ. При этом после начала устойчивого роста цен на энергоресурсы в 2003 г. экономическая ситуация в самой РФ начала стабилизироваться. Ресурсы позволили РФ в конце 2003 г. от имени ОДКБ открыть свою первую авиационную базу в Кыргызстане (Кант) в 30 км от американской базы в Манасе. В Москве посчитали целесообразным инициировать в 2003 г. сотрудничество ОДКБ с ШОС, что, однако, не вызвало особого энтузиазма со стороны Китая. В ведомой РФ организации, за исключением КНР и вышедшего из ДКБ Узбекистана, участвовали все государства-члены ШОС. Сотрудничество с ОДКБ могло в перспективе снять эксклюзивность китайской инициативы. Тем не менее, ШОС сохранила актуальность для РФ по ряду объективных причин. Дальнейшее развитие организации получило явный новый импульс в 2004 г., когда на постоянной основе начали работать Секретариат организации и Исполнительный комитет Региональной Антитеррористической Структуры (РАТС) в Ташкенте, состоялись первые антитеррористические учения ШОС, было подписано Соглашение о сотрудничестве в борьбе с незаконным оборотом наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, статус наблюдателя получила Монголия. На саммите 2004 г. в Ташкенте В. Путин выступил с инициативой создания контактной группы ШОС – Афганистан. Представляется, что подобное внимание России к ШОС и к отношениям с КНР в регионе было, во-первых, вызвано распространением «цветных революций» в 2003–2004 г., угрожавших затронуть и Центральную Азию. Во-вторых, тревожнее становились отношения РФ с Западом, особенно после второго расширения НАТО на Восток весной 2004 г. В-третьих, с 2003 г. обозначился резкий рост наркотраффика из Афганистана. В подобных условиях РФ и КНР летом 2005 г. вновь совместно признали сложность формирования нового, многополюсного миропорядка, отвергли «навязывание <…> извне модели социального и политического устройства» и высказались за формирование новой архитектуры международной безопасности. На уровне ШОС такое взаимопонимание нашло отражение в категоричности тона упомянутой Астанинской декларации. Взаимодействие с Афганистаном стран-членов ШОС облекло предложенную ранее РФ форму консультативной Контактной группы. Принятие в качестве наблюдателей Ирана, Индии (при поддержке РФ) и Пакистана дополнило картину «подъема» ШОС и вызвало неоднозначную оценку западных исследователей как продвижение на пути к «новой ОВД» или же «анти- НАТО». К середине десятилетия организация во второй раз заявила о себе, в первую очередь, как о структуре по борьбе с угрозами безопасности. Именно такой ее роль видели в России.
2.3. 2006-2012 гг.: ситуация в ШОС и корректировка подходов Китая и России
После принятия Астанинской декларации в августе 2005 г. вопрос оставался за тем, насколько соответствовал реальности громкий призыв ШОС к уходу западной антитеррористической коалиции из региона. И, как показали дальнейшие события, он оказался несостоятельным. Численность военных контингентов НАТО в Центральной Азии не только не снизилась, но значительно возросла в рамках третьей стадии расширения присутствия МССБ в Афганистане в условиях активизации талибов в конце 2005 г. При оценке китайского взгляда на угрозы и перспективы развития ШОС в середине 2000-х гг. заслуживает отдельного внимания реакция экспертов КНР на амбициозный проект директора института Центральной Азии и Кавказа Ф. Старра (США) «Партнерство Большая Центральная Азия для сотрудничества и развития» (БЦА), опубликованный в 2005 г. Проект подразумевал рассмотрение государств Центральной Азии и Афганистана как составляющих единого региона БЦА, акцентировал внимание на нескоординированной работе Госсекретариата и Минобороны США с данными странами, необходимости сосредоточения США на самых различных сферах жизни региона, от безопасности и управления до экономики и образования. Комментируя внимание, уделявшееся проекту БЦА руководством США, эксперты Центра исследований ШОС Пань Гуан и Чжан Ифэн обращали внимание на явную антикитайскую, антироссийскую и в целом антиШОСовскую направленность новой идеи. США делали ставку на экономическую привлекательность проекта для стран Центральной Азии, что могло ослабить экономическое сотрудничество в ШОС. В то же время китайские специалисты вполне справедливо подчеркивали ключевые проблемы БЦА: сложности в привлечении к проекту Казахстана и ситуацию в Афганистане, далекую от стабильности2. В целом они не видели возможностей практической реализации проекта и его реальной конкуренции для ШОС. Схожее мнение о перспективах БЦА сложилось и в России. Директор Центра исследований Восточной Азии и ШОС МГИМО (РАН) А.Лукин считал, что в чистом виде данный проект для США трудно реализуем. Тем не менее, он не был лишен опасности для РФ: активизация участия высокопоставленных центральноазиатских представителей в мероприятиях, проводимых США, могла вызвать «маргинализацию ШОС» и затруднить «проведение общего курса российской внешней политики, направленной на укрепление взаимодействия в Азии». Что касается расширения, привлекшего серьезное внимание к ШОС, то в КНР к данной проблеме подходили достаточно сдержанно. В экспертных кругах отмечалось отсутствие на уровне ШОС прямого механизма инвестирования в экономику Монголии и опасения последней по поводу возможной военно-политического направленности организации, антиамериканская политика Ирана, улучшение индийско-американских отношений и, естественно, индо-пакистанские противоречия. При этом наиболее перспективным кандидатом в члены ШОС в КНР видели Пакистан, с его потенциалом транспортного, торгового и энергетического коридора и перспективами решения острой для КНР проблемы морских маршрутов поставок нефти. Неопределенность с принятием новых членов имела своим результатом затянувшуюся выработку соответствующих критериев и, как следствие, введение временного моратория на расширение организации в 2006 г. Несмотря на это, получив в том же году заявку от Беларуси на включение в ШОС в качестве наблюдателя, члены организации предоставили Беларуси и Шри-Ланке статус партнера по диалогу в 2009 г. на саммите в Екатеринбурге. С точки зрения российского эксперта М. Старчака, это означало возможности снятия моратория на расширение и приема в ШОС новых членов, причем для России перспективной выглядела поддержка кандидатуры Пакистана − для того, чтобы убедить своего стратегического партнера Индию также подать заявку на членство в ШОС3. «Демонстрационный эффект» для ШОС имело бы и принятие Монголии с ее ресурсным потенциалом, а также предоставление члену НАТО Турции статуса наблюдателя. С 2005 г., на фоне возросших потребностей КНР в диверсификации импорта нефти и начала импорта природного газа, внимание китайских экспертов чаще обращалось на активизацию РФ в разработке и транспортировке центральноазиатских ресурсов и ее стремление занять преобладающую позицию в энергетическом секторе региона. Это отчетливо проявилось в 2006 г., когда президент РФ В. Путин на саммите в Шанхае предложил странам ШОС создать Энергетический клуб. Российская инициатива не вызвала у китайской стороны энтузиазма: «газовая ОПЕК» могла в перспективе диктовать цену на газ, т.к. включала бы глобального лидера по запасам голубого топлива Иран, Россию (третья позиция в мировом рейтинге) и, возможно, Туркменистан (четвертая позиция). Для такого крупного импортера как КНР, с ее возраставшим интересом к центральноазиатским и российским ресурсам, подобная монополизация цен явно не была выгодной. По мнению Пань Гуана, в данном проекте явно усматривалась реакция Москвы на «растущее взаимодействие КНР и Казахстана в энергетической сфере». Пекин начал настаивать на функционировании Клуба как исключительно совещательной структуры. Хотя Китай продолжал акцентировать внимание на реализации Программы многостороннего торгово-экономического сотрудничества, в середине десятилетия значительных подвижек в ее реализации не произошло, сотрудничество сохраняло форму двусторонних торгово- экономических отношений. А. Лукин обращал внимание на то, что отчеты представителей министерств экономики сводились «к бюрократическому переписыванию» в них двусторонних (реже многосторонних) проектов, «ни один из которых не являлся проектом собственно ШОС». В этих условиях в Китае официально и на экспертном уровне все настойчивее высказывалось мнение о необходимости развития неправительственных структур (Межбанковского объединения и Делового совета), создания Фонда развития ШОС для реализации крайне важной в долгосрочно перспективе Программы. Однако РФ фактически отвергала идею государственного финансирования экономических программ ШОС и создание Фонда развития. Различия позиций КНР и РФ по поводу дальнейших приоритетов ШОС обозначались всё четче. В Китае этот факт признавался на уровне тех специалистов, к мнению которых прислушивается руководство КНР. Так, заместитель председателя Китайского национального исследовательского центра ШОС, бывший посол КНР в РФ Ли Фэнлинь отмечал, что «Россия по-прежнему рассматривает регион Центральной Азии как зону своих особых интересов, сосредоточивает основное внимание на ОДКБ и ЕврАзЭС, а ШОС для неё представляет собой лишь дополнительный канал для сохранения своего влияния в регионе и поддержания отношений с Китаем». По его словам, Россия «не проявляет большого интереса к <…> экономической интеграции в рамках ШОС». В подобном контексте апогеем расхождения мнений и влияния в ШОС стало лето 2008 г. Непреклонность официальной линии Китая в вопросе отрицания сепаратизма и его растущее экономическое влияние в странах региона дали своим результатом то, что никто из членов ШОС не поддержал позицию России в ее августовской грузинской кампании, по стечению обстоятельств начавшейся одновременно с Пекинской олимпиадой. В Душанбинской декларации ШОС от 28 августа факт признания Москвой двумя днями ранее независимости Абхазии и Южной Осетии3 полностью игнорировался. Позиция сторон в Декларации была высказана сжато, с акцентом на международное обсуждения вопросов статуса непризнанных республик: «государства ШОС приветствуют одобрение 12 августа 2008 г. в Москве шести принципов урегулирования конфликта в Южной Осетии и поддерживают активную роль России в содействии миру и сотрудничеству в данном регионе». Можно предположить, что после саммита в Душанбе Россия окончательно начала рассматривать ШОС как механизм распространения китайского влияния в Центральной Азии. Подобное мнение недавно высказала и американский эксперт М. Олкотт в одном из интервью. При этом в РФ так и не сложилось единой позиции и по поводу развития желаемого военно-стратегического сотрудничества в ШОС. Как отмечает Ю. Никитина, Россия до сих пор «формально не считает Китай военным союзником», т.к. общеполитического соглашения о военном сотрудничестве у обоих государств нет. Отдельного внимания заслуживает крайне интересная новая постановка экспертами КНР вопроса об угрозах безопасности китайского государства. В публикациях журнала влиятельного университета Цинхуа «Китай и мировое обозрение» прослеживается мысль о том, что в краткосрочной перспективе возможность вооруженного конфликта КНР с Тайванем практически ликвидирована. Поэтому, по мнению специалиста Военной Академии КНР Цзя Е, настало время сосредоточиться на северо-западе – направлении, традиционном для КНР в плане расшатывания безопасности. К примеру, развивающиеся инфраструктурные объекты северо-западных районов страны могут стать привлекательной целью для террористов. Поэтому КНР следует увеличить здесь вооруженные силы и, более того, параллельно с проведением экономической дипломатии в Центральной Азии, постепенно выходить за пределы государственной границы в рамках военного сотрудничества в ШОС. Схожее мнение высказывает и его коллега Чэн Явэнь: КНР как державе «одновременно континентального и морского типов» следует принимать во внимание расширение роли Центральной Азии и РФ в поставках энергоресурсов. Усиливается место евразийского вектора в государственных интересах страны, и поэтому необходимо повышать эффективность инфраструктурной связи КНР с государствами на данном направлении, а в военном плане – улучшать боеспособность ВВС (а не ВМФ) как «главной военно-стратегической силы в современных условиях». К общему усилению акцента на торгово-экономическом измерении ШОС КНР постепенно добавлялось еще одно направление сотрудничества, заложенное в устав организации.
С середины 2000-х гг. Китай начал обращать внимание на гуманитарное взаимодействие в ШОС, выдвигая конкретные инициативы. Еще на Астанинском саммите 2005 г. Ху Цзиньтао выступил с идеей организации в КНР трехлетней подготовки 1500 специалистов и управленцев стран-членов ШОС. Взаимодействие в области образования могло способствовать дальнейшему укреплению авторитета КНР в регионе и отвечало курсу Пекина на распространение вовне китайской культуры, а также концепции «мягкой силы» во внешней политике, официально утвержденной XVII съездом КПК в 2007 г. В таком контексте руководство КНР последовательно выдвигало инициативы выделения китайской стороной стипендий для студентов из стран-членов ШОС, организации в КНР курсов для студентов и учащихся стран ШОС2. Ответное предложение России в гуманитарной области имело реактивный характер: в 2007 г. президент В. Путин обосновал необходимость создания Университета ШОС как сети учебных заведений шести государств с согласованной программой обучения. Проект сетевого университета был запущен в 2010 г. Несмотря на постоянное лоббирование российской стороной партнерства ШОС с ОДКБ в регионе и возможную организацию совместных антитеррористических маневров, подобные инициативы не соответствовали интересам КНР. На это указывали обтекаемые формулировки Меморандума о взаимопонимании ШОС и ОДКБ 2007 г. с консенсусом сторон по вопросу участия в «соответствующих мероприятиях, проводимых в рамках ШОС и ОДКБ, в качестве гостей». В том же году на совещании министров обороны ШОС в Бишкеке предложение министра обороны РФ А. Сердюкова подготовить в течение года общий документ о направлениях военного сотрудничества в ШОС, естественно, не встретил одобрения у представителей КНР. После начала мирового финансово-экономического кризиса, серьезно сказавшегося на российской экономике, позиции КНР в Центральной Азии значительно усилились и официальный подход КНР к развитию экономического направления в ШОС стал более ультимативным (подробнее см. гл. 5).
В результате летом 2009 г. Китай, в отличие от РФ годом ранее, получил официальную поддержку стран ШОС в вопросе урегулирования конфликта в СУАР. 10 июля, почти сразу после начала волнений в г. Урумчи, Генеральный секретарь ШОС заявил о признании СУАР «неотъемлемой частью Китая» и о том, что «происходящее там является исключительно внутренним делом КНР». Растущая зависимость от КНР ее центральноазиатских партнеров по ШОС и рост влияния нестабильности в Синьцзяне на экономики приграничных государств сказались на их полном одобрении позиции КНР и ее действий по подавлению массовых выступлений. На проблему возможного доминирования КНР в ШОС стали все чаще обращать внимание российские исследователи. Так, в своей статье 2009 г. А. Лукин подчеркивал, что без инициатив государственных структур в финансировании ШОС и должного вклада РФ в организацию, ШОС окончательно превратится в структуру с лидером-донором КНР. С ним солидарен эксперт МГИМО А. Мочульский, который считает, что в плане многостороннего экономического сотрудничества с Центральной Азией в ШОС, «высока вероятность того, что Россия может опоздать, причем не в столь отдаленной перспективе».
В последние годы серьезной проблемой для ШОС остается ситуация в Афганистане. Как отметил в речи на инициированной российской стороной Специальной конференции ШОС по Афганистану (2009 г.) Генеральный секретарь организации Б. Нургалиев, на момент проведения мероприятия общий объем помощи стран ШОС Афганистану составил «порядка 220 млн. дол.», причем КНР решила «перевести ранее предоставленный кредит в разряд безвозмездной помощи». Данный кредит составлял 75 млн. долл., т.е. немногим более трети всей помощи ИРА от ШОС. Это указывает на то, что стратегическая заинтересованность КНР в Афганистане начала активно возрастать. Однако еще в 2009 г. Б. Нургалиев отмечал, что положение в Афганистане существенно ухудшилось и в новых условиях «с позиции стран ШОС указывать на какие-то недостатки и ошибки в стратегии антиталибской коалиции не продуктивно». Это, в свою очередь, означает, что ШОС окончательно смирилась с сохранением вооруженных сил коалиции в регионе. Более того, она официально не рассматривает «возможности физического присутствия в Афганистане в составе каких- либо антитеррористических или антинаркотических сил», предпочитая проводить мероприятия на собственной территории. Однако проблема работы ШОС в афганском направлении становится все более очевидной: после переизбрания на пост президента Афганистана Х. Карзая его власть стала фактически ограниченной территориями, непосредственно подконтрольными НАТО. У наблюдателя не может не возникнуть вопрос о развитии ситуации в стране в случае вывода войск США и НАТО и соответствующих действиях ШОС в подобных условиях.
В одной из последних публикаций его задают себе и китайские исследователи- международники Чжан Сяохуэй и Сяо Бинь, подчеркивая, что конференции по Афганистану и другие шаги ШОС в данном направлении имеют лишь координационный характер и не могут дать реальных результатов. В качестве одного из ответов они предлагают дальнейшее сотрудничество с ООН – по сути, окончательно признавая полную неспособность ШОС самостоятельно решить проблему региональной безопасности. Российский эксперт С. Лузянин считает, что США и НАТО вовсе не заинтересованы в дальнейшем урегулировании афганского конфликта и могут остаться в стране для сохранения влияния геополитические процессы в Азии. В такой ситуации ШОС в среднесрочной перспективе не помешает установить регулярный диалог с НАТО.
Российская позиция по данному вопросу заключается в предложении создания поясов антитеррористической, антинаркотической и финансовой безопасности, опять же совместно с ОДКБ, и формировании механизма антинаркотического сотрудничества. Несмотря на принятие упомянутого ранее соглашения ШОС о сотрудничестве по борьбе с незаконным оборотом наркотических веществ еще в 2004 г., первая пятилетняя антинаркотическая стратегия ШОС была утверждена лишь на саммите 2011 г. в Астане не без влияния осознания в ШОС перспектив развития афганского сценария. Реальное же сотрудничество в ШОС в данной сфере на протяжении всего десятилетия пребывания в регионе сил НАТО оставалось на декларативном уровне. Еще одним условием, обострившим проблему будущего ШОС, стали события в Кыргызстане в 2010 г. После смены власти в стране в апреле 2010 г., ШОС, как отмечает эксперт по проблемам безопасности на постсоветском пространстве П. Дюнай, не сразу определилась с четкой реакцией по кыргызскому вопросу. Сама КНР выразила готовность сотрудничать с новым правительством Кыргызстана и также заявила об уважении суверенитета страны. Однако после развертывания в июне межнационального конфликта на юге страны, в Ошской и Джелалабадской областях, и перемещения более ста тысяч кыргызских узбеков в Узбекистан, стали очевидны региональные последствия данных событий. На саммите ШОС в Ташкенте члены ШОС декларировали свою позицию «против вмешательства во внутренние дела суверенных государств, а также действий, способных вызвать напряженность в регионе, за разрешение любых разногласий исключительно политико-дипломатическими методами путем диалога и переговоров». О действенной помощи ШОС в решении острой проблемы Ферганы не было и речи. Однако как отмечают Чжан Сяохуэй и Сяо Бинь, ключевой «принцип невмешательства» в ШОС может препятствовать эффективности дальнейшего сотрудничества по обеспечению региональной безопасности и долгосрочному развитию организации. На необходимость усиления влияния ШОС указывает и исследователь Чжун Фэйтэн. Признавая рост роли Центральной Азии в китайской пограничной стратегии, он отмечает опасность изменения обстановки в регионе для экономики и безопасности КНР.
Иными словами, на экспертном уровне не исключается возможность изменения позиции по вопросу активного участия силовых структур ШОС (а, значит, и КНР) в урегулировании конфликтов в регионе. Более конкретно на факторах неопределенности для ШОС останавливается профессор Чжао Хуашэн. Во-первых, он справедливо подчеркивает отсутствие реальных успехов организации в деле реализации Программы многостороннего торгово-экономического сотрудничества и перспектив создания зоны свободной торговли в регионе к 2020 г. Во- вторых, он не оставляет без внимания отсутствие у ШОС «единого намеченного пути на долгосрочную перспективу», а также символическое значение организации как «выразителя коллективного отношения», а не как сплоченной и активной структуры. В-третьих, он указывает на отсутствие сбалансированной структуры политических сил и несовершенный механизм передачи власти в Центральной Азии, что в случае ухода президента способно вызвать «значительные политические и социальные потрясения и резкие изменения политического курса» государств региона. И наконец, им подчеркивается то, что Россия не оставляет планов новой интеграции в рамках СНГ. Именно поэтому она «настороженно относится к присутствию в регионе любой другой великой державы» и, в отличие от КНР, не выступает безоговорочно за развитие ШОС. Все перечисленные проблемы вполне очевидны, причем уже в ближайшей перспективе общность или расхождение позиций стран- участниц по их решению может равным образом привести ШОС как к трансформации в сторону более активной региональной структуры по обеспечению безопасности, более цельной в заявленном торгово- экономическом измерении организации, так и к дальнейшему расхождению интересов ее основателей вплоть до потери ими интереса к формату работы ШОС. В некоторой степени, данное утверждение доказывают результаты саммита ШОС в Пекине 2012 г. Во время двухдневной встречи глав государств ШОС лоббируемые КНР проекты Банка развития ШОС, Специального счета, а также зоны свободной торговли на пространстве Организации были фактически блокированы РФ, поскольку все они в перспективе означают дальнейшее усиление Китая в финансовой и экономической сферах сотрудничества в ШОС. В результате данные вопросы остались в стадии проработки. По сообщениям в российской прессе (большая часть подписанных на последнем саммите официальных документов недоступны для массового ознакомления в силу недостаточного развития информационной составляющей ШОС), различие взглядов китайской и российской сторон на принципы функционирования Банка развития (предложение РФ о создании его на базе Евразийского банка развития ЕврАзЭС не соответствует интересам КНР) и Специального счета (как аналог МВФ без обязательной возвратности средств (КНР) и как фонд на условиях возврата финансовых ресурсов по мере окупаемости совместных проектов (РФ)) обусловили отсутствие прогресса по данным вопросам. При этом российская сторона вновь официально подчеркнула необходимость расширения контактов ШОС с ЕврАзЭС и ОДКБ, что не соответствует интересам КНР, не желающей терять свой ощутимый вес в ШОС.
Таким образом, перешагнув десятилетний рубеж своего существования, Шанхайская организация сотрудничества уже не является четкой структурой для координирования шагов России и Китая в Центральной Азии. Различия интересов двух крупнейших акторов ШОС обозначались по мере их реагирования на изменения ситуации в регионе. Возникшая в виде общего механизма, формально предоставлявшего всем своим участникам гарантии безопасности, ШОС сохранила изначально заданную степень декларативности, так и не реализовав в практическом плане заявленного потенциала. Данный факт во многом обусловлен результатом расхождения изначально совпадавших интересов Китая и России в ШОС. Для КНР новая геополитическая ситуация в Центральной Азии в 2001 г. означала снятие прямой угрозы государственной безопасности на северо-западном направлении. Фактор присутствия в регионе сил антитеррористической коалиции и ориентация на них центральноазиатских государств создал предпосылки для активизации экономического измерения ШОС, что полностью соответствовало внешнеполитическим императивам и внутригосударственным потребностям Китая. В силу отсутствия в организации консенсуса по вопросу первоочередности торгово- экономического взаимодействия и его долгосрочных перспектив, данное измерение продолжало сохранять форму двусторонних связей государств- членов ШОС. Конкурентные инициативы РФ в военно-политической и энергетической областях изначально не соответствовали государственным интересам Китая. Лишь в последние годы в КНР на экспертном уровне начинается дискуссия о возможностях и условиях активизации деятельности ее вооруженных сил в центральноазиатском регионе в рамках ШОС.
В отличие от КНР, РФ в условиях геополитических изменений в Центральной Азии осенью 2001 г. утратила первоначальный стимул к взаимодействию в ШОС. Однако в 2003–2004 гг. под влиянием угрозы распространения «цветных революций» на пространстве СНГ, расширения НАТО, увеличения потока наркотраффика из Афганистана, а также улучшения своей внутриэкономической ситуации, РФ активизировала в ШОС инициативы в области безопасности. Фактическое блокирование Китаем российских проектов в военно-политической и энергетической сферах и отсутствие у России поддержки в ШОС по южноосетинскому и абхазскому вопросам в 2008 г. на фоне развертывания мирового финансового кризиса привело к новому взгляду РФ на ШОС как на механизм расширения влияния КНР в Центральной Азии. Сохранение характера декларативности в работе ШОС и дальнейшее расхождение китайских и российских приоритетов могут стать для организации серьезным вызовом в складывающихся новых условиях второго десятилетия ее существования.